Воспоминания монаха Симеона Афонского о старце о. Кирилле (Павлове).
… Отец Стефан, наблюдая за моим воцерковлением, помог мне наладить личное молитвенное правило, включающее, кроме утренних и вечерних молитв, Каноник и акафисты. Эти акафисты многие годы служили мне большим утешением. Для изучения богослужения он рекомендовал мне добавить в ежедневное правило чтение служб из каноника, исключая те места, которые относятся к обязанностям священника. В течение нескольких лет это правило являлось для меня опорой в жизни, и постепенно душа начала выздоравливать от понесенного наказания за гордыню.
Мне стало понятно: без Исповеди и Причащения невозможно устоять в духовной брани, потому что энергия нападения зла во много раз превышает человеческие силы. Теперь я особенно бережно начал относиться к периоду после Причастия. Старался побыстрее попасть домой и начать молиться, пока тепло благодати пребывало внутри меня. Тоска и уныние незаметно исчезли, перейдя в полную уверенность в истинности церковной жизни. Но неопределенность жизненного пути волновала меня вновь и вновь периодически возникающим недоумением – как жить дальше?
Жажда молитвенной жизни опять неспешно пробуждалась в сердце, и я как мог прилагал все силы, чтобы утвердиться в молитвенном распорядке. Добрый отец Стефан, приглядываясь ко мне, однажды заметил:
– Что-то ты, Федор, много молишься. Ты делай всего понемногу: и в кино сходи, и телевизор посмотри, и молитву не оставляй!..
Такие советы смущали меня и приводили в замешательство.
События шли своим чередом. Время от времени приходили письма от Виктора. Сначала он сообщал, что учится в семинарии, затем, что зачислен послушником в монастырь, наконец, пострижен в монахи и рукоположен в иеродиакона.
Он приглашал навестить Лавру, но больше всего обрадовало его предложение представить меня своему духовнику – отцу Кириллу, о котором иеродиакон писал много восторженных строк. Это предложение взволновало мою душу, не забывшую преподобного Сергия, с которым она стала связана неразрывными узами.
И сама Лавра с ее старинными зданиями, крепостными стенами и площадями в цветах казалась среди жизни неземным раем и благодатным прибежищем для душ, ищущих надежной опоры в духовной жизни. После пустыни мои пылкие надежды на самостоятельный поиск спасения стали скромнее, поэтому я с радостью откликнулся на письмо Виктора и сказал родителям, что хочу поехать в Троице-Сергиеву Лавру повидаться с моим другом. Отцу и матери это сообщение доставило много радости, так как они почувствовали в моем намерении нечто большее, вошедшее в нашу жизнь и менявшее ее неуловимо и деликатно. Это было то, что называется Промыслом Божиим.
Иеродиакон, которого теперь звали Пименом, встретил меня со своим новым другом, отцом Прохором. С этим иеромонахом некогда архитектор сооружал келью схимнику. Высокий приветливый парень с ясными доверчивыми глазами, улыбаясь, благословил меня. Друзья помогли мне устроиться в гостинице для паломников. Внимательно осмотрев мой внешний вид, иеродиакон заметил, что мне желательно носить более строгую, черную или серого цвета одежду.
– Но у меня как раз одежда серого цвета! – возразил я.
– Мало ли что! Это ведь джинсы, а нужно носить скромную одежду!
Я не стал спорить, покоряясь его доводам. Монахи отвели меня к мощам преподобного Сергия, и после молитвы возле его раки попрощались:
– Ты молись, а завтра будь готов идти к отцу Кириллу на исповедь.
Со мной был мой Молитвослов и неразлучный Каноник, просмотрев который отец Пимен посоветовал:
– Пока молись, как тебя благословили в Душанбе, но тебе лучше попросить благословение на монашеское правило у нашего батюшки…
Утром я уже стоял в битком набитой верующими маленькой комнатке для приема жаждущих исповеди и совета у старца. Духота стояла страшная, хотя форточка была открыта. Мы были стиснуты в тесном пространстве, где находились, в основном, женщины разного возраста, но стояли и мужчины. В углу на подсвечнике горело с десяток свеч и возвышался аналой с раскрытой Псалтирью. Верующие по очереди читали кафизмы. Дверь в нашу комнатку периодически открывалась и в нее втискивались другие богомольцы. Выходить никому не позволялось, потому что исповедь происходила уже в стенах монастыря, а за дверью присматривал строгого вида бородатый вахтер.
От духоты мне стало не по себе и я решил постоять на воздухе во дворе, чтобы немного отдышаться. Но бородатый вахтер быстро подошел ко мне:
– Вы что тут делаете?
– Вышел подышать…
– А если вы хотите дышать, то дышите с той стороны!
Он схватил меня за руку, быстро вывел через монастырскую проходную и захлопнул дверь. «Вот это да! Только приехал и уже вытолкали из монастыря!» – возмущался я, уныло стоя возле проходной. Вахтер в окошке делал вид, что не замечает меня.
Там и нашел меня мой заботливый иеродиакон:
– Как ты здесь оказался?
– Вышел подышать, а вахтер вывел меня из монастыря!
– Не обижайся, у него послушание такое!
Это слово мне уже запомнилось. Оно всегда говорилось монахами с особым значением – «послушание»!
Вновь я прошел с иеродиаконом через проходную. Вахтер промолчал, не глядя на меня. Теперь я уже еле втиснулся в ту же комнатку. Места почти не. осталось и мой друг с усилием припер меня сзади дверью, пообещав, что скажет обо мне отцу Кириллу.
Как только я оказался внутри, дверь напротив отворилась и в комнату вошло живое солнце – не обжигающее, а согревающее и исцеляющее своим теплом – солнце добра. Таким я увидел известного старца. Его лицо сияло в окаймлении белоснежных волос. Все остальное, кроме удивительного лица, казалось, не имело очертаний. Только оно выделялось в солнечном сиянии его мудрых глаз, излучающих нежность и мягкую доброту.
Лишь через некоторое время я разглядел, что он был одет в длинную монашескую мантию с надетой поверх епитрахилью и крестом на груди. Черный цвет мантии сливался с полумраком дверного проема, поэтому мне запомнилось, прежде всего, сияние его светлого лица. Казалось, что живет только оно, словно лик одного из святых с древних икон.
Старец произнес начальный возглас и тихим голосом начал читать чин исповеди для богомольцев. Голос его был глуховатый, с небольшой хрипотцой. Своей кротостью он словно буравом проникал в покрытое толстой корой греха мое истомленное сердце, освобождая его от тьмы страстей. Его голос уже звучал в каких-то моих сокровенных сердечных глубинах, которые много лет тосковали именно по такому голосу и именно по таким интонациям.
Как будто мое сердце нашло во плоти ту святость, которую оно тщетно искало в миру среди людей. Слезы невольно потекли по моим щекам, волна за волной. Все в комнате расплылось. От хлынувших слез огоньки свечей превратились в радужное сияние. А голос старца звучал и звучал, очищая в душе пласты душевной грязи.
«Боже мой! – взмолилось мое сердце. – Ты привел меня к самому любимому, самому лучшему, самому родному батюшке на свете, который теперь для меня дороже родного отца! Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
Подошла моя очередь. Я вошел к батюшке на исповедь, спустившись на две ступеньки вниз, в еще более маленькую комнату, и опустился на колени перед аналоем с Евангелием и крестом. Наконец, я смог разглядеть духовника хорошо: худое лицо с впалыми щеками, в уголке носа шрам от ранения слегка прикрывали седые усы. Борода у него была длинная, с тремя косицами, глаза необыкновенно мудрые и добрые.
Сердцем и душой я уже полностью принадлежал моему старцу, духовному отцу и самому родному человеку на свете – отцу Кириллу. Долго и сумбурно я рассказывал о своей жизни, захлебываясь слезами. Духовник внимательно слушал, не перебивая и не задавая ни одного вопроса, а затем сказал:
– Нельзя жить в тупике. Нужно расти. Бог долго поливает дерево, а если не растет, срубает.
После разрешительной молитвы он благословил меня пока продолжать жить в пустыне и молиться, а также исполнять послушание пономаря, но не меньше двух раз в год приезжать к нему на исповедь и принимать участие в послушаниях в Лавре вместе с другими паломниками.
– Батюшка, что мне делать в пустыне?
– Сначала не делай того, чего нельзя делать православному человеку, а потом делай то, что нужно делать, чтобы спастись… – улыбнулся отец Кирилл.
– А что нужно делать?
– Всегда ищи одной правды Божией! Знаешь заповедь: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»? Избегай всякого зла и живи в добре.
– Батюшка, а можно мне начать читать монашеское правило?
– Можно, можно, – согласился он и благословил меня: – Читай главу Евангелия, две главы Апостола, три канона с Акафистом и кафизму. А главное – подвизайся в смирении. Если будут какие-либо недоумения по правилу, твой иеродиакон растолкует тебе все…
Я вышел через другую дверь, словно неся в груди светлый ого нек свечи. Внутри что-то тихо светилось, согревая душу.
У двери меня ожидал мой друг:
– Ну как впечатление?
Я глубоко вздохнул:
– Знаешь, просто нет слов… Лучше него я еще не встречал в жизни человека!
– Ну еще бы! Теперь держись его и будь у старца в послушании! А правило монашеское он тебе благословил?
– Благословил, только у меня много вопросов, в какой последовательности и когда его читать?
– Слава Богу! – обрадовался отец Пимен. – Может, тоже монахом станешь! Не безпокойся за правило, я тебе все объясню!
Именно в Лавре, под благословением преподобного, под родной рукой старца и в присутствии его святой души я понял то, в чем серьезно ошибался. Святые люди всегда были, есть и будут, несмотря ни на какое коммунистическое или иное засилие. Приходилось встречать священников, соблазненных привилегиями и церковной карьерой, но были и такие светильники Божии, как отец Кирилл и множество подобных ему старцев, пронесших несокрушимую веру во Христа через все испытания и оказавших неизмеримую благодатную помощь множеству верующих. Эти удивительные люди воплотили в себе совершенное уподобление Христу.
«Многословием человек опустошает свою душу, расслабляет ее и делает рассеянною. Как сосуд, который часто открывают, не сохраняет крепости и аромата самого благовонного вещества, помещенного в нем, так и душа того человека, который любит многословить, не сохраняет надолго добрых мыслей и добрых чувствований, а изрыгает из себя потоки осуждения, злоречия, клеветы, лести.»
«Будем всегда веру свою подтверждать добрыми делами, чтобы таким образом исполнить вечный завет Христов.»
«Истинный христианин – это воин и подвижник, которого за труды и подвиги его ожидают покой и награда, то, о чем сказал апостол Павел: Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку (1 Кор. 2, 9). Но где ожидает? Не здесь, на земле, а там, на Небе. Здесь же – многи скорби праведным (Пс. 33, 20) и терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19), – говорит Господь.
Имея в виду все это, и мы с терпением да совершаем свой подвиг спасения, взирая на начальника и совершителя веры, Господа Иисуса, Который, вместо предлежащей Ему славы претерпев бегство во Египет, не радев об уничижении, таким образом пройдя всю лествицу унижений и страданий, воссел одесную престола величествия на Небесах (см.: Евр. 12, 1-2). Ему же слава ныне и присно и во веки веков. Аминь»