…Христианство бросило вызов многим философским и
религиозным системам. Но одновременно оно ответило на чаяния
большинства из них. И самое сильное в христианской духовности —
именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота.
Если буддизм был пронизан страстным стремлением к избавлению от зла, стремлением к спасению (Будда говорил, что как воды
морские пропитаны солью, так и его учение — дхарма — проникнуто
идеей спасения), то эта жажда спасения, обетование спасения присущи и христианству, Новому Завету.
Если в исламе есть абсолютная преданность человека Богу,
который является суверенным властелином космоса и человеческой
судьбы, то это самое мы находим и в христианстве.
Если в китайском миросозерцании небо — Цянь — является
чем-то ориентирующим человека в жизненных вещах, даже в мелочах,
в различных оттенках традиций, то и это есть в христианстве.
Если брахманизм (современный индуизм) говорит нам о многообразных проявлениях Божественного, то и это есть в христианстве.
Если, наконец, пантеизм утверждает, что Бог во всём, что он,
как некая таинственная сила, пронизывает каждую каплю, каждый
атом мироздания, — то христианство и с этим согласно, хотя оно не
ограничивает воздействие Бога только этим пантеистическим всеприсутствием.
Но мы бы ошиблись с вами, если бы считали, что христианство
явилось как некая эклектика, которая просто собрала в себе все
элементы предшествующих верований. В нём проявилась колоссальная сила чего-то нового. И это новое было не столько в доктрине, сколько в прорыве иной жизни в эту нашу обыденную жизнь. <..>
Христианство — не новая этика, а новая жизнь. Новая жизнь,
которая приводит человека в непосредственное соприкосновение с
Богом, — это новый союз, новый завет.
Протоирей Александр Мень
