Есть знаменитая фраза Короленко: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Разве это не так? «Слова эти звучат красиво, но я не уверен в том, что тут есть вся правда о природе человека», — считает психолог Михаил Завалов.
Культ позитивных эмоций
Нужно ли нам стремиться к счастью? Ответ на этот вопрос зависит от того, что я под этим словом понимаю. Обычное чувство счастья во многом зависит от стабильного благополучия. «У меня все хорошо, мне хватает денег на ближайшее время, я вкусно поел, вокруг меня приятные люди, меня не терзают невзгоды» — вот счастье. Среди прочего, это отсутствие сильных негативных эмоций. Да, мы все стремимся к такому состоянию, и в нем нет ничего плохого. Только я подозреваю, что это не вся картина, не все, что нужно человеку для полноты жизни.
Порой врачи дают пациентам благие советы вроде: «Главное: не надо расстраиваться. Избегайте всякого негатива. Вам жизненно необходима диета положительных эмоций». Я опасаюсь, что подавляющее большинство людей не следует этим рекомендациям. Иначе им было бы нужно не следить за новостями, выставить из дома ближних или изолироваться в отдельной комнате. Отказаться от негативных эмоций можно только ценой отказа от значительной части жизни, потому что жизнь пестра.
Более того, как показывают исследования, негативные переживания обладают куда большей силой, чем позитивные. Грубо говоря, если один раз меня обругал начальник, меня мало утешит тот факт, что ранее он десять раз меня похвалил: негатив перевесит. Мы так устроены – и, быть может, не напрасно, а потому, что негативные эмоции нам нужны. Прежде всего, это индикатор проблемы – сигнал «что-то не так». И они же, вызывая дискомфорт, настойчиво вынуждают нас меняться. На положительных эмоциях мы зацикливаемся, стремясь сохранить статус-кво. Только отрицательные чувства толкают нас на поиск нового: заставляют поменять работу, объясниться с другом или задаться вопросом о том, как я понимаю жизнь. Похоже, без негативных эмоций человек просто не может расти. Хотя это трудно понять в мире дешевого оптимизма.
По статистике в США на первом месте среди всех прописываемых лекарств составляют антидепрессанты, которые принимают 11% людей от 12 лет и старше. Я не сомневаюсь в том, что в некоторых случаях эти лекарства нужны, но подозреваю, что многие люди глотают их, чтобы поддерживать чувство счастья, ничего не меняя в жизни. Как бы там ни было, антидепрессанты – хороший символ умонастроения эпохи. Существует культ счастья – и не только в Америке, — который становится мощным мотиватором поведения и организует всю жизнь. Хорошо зарабатывай (без этого условия никак нельзя, тем более что тут важное место занимает особое счастье шопинга), заботься о здоровье тела (диеты и фитнес), получай радости секса, а если все это не веселит – прими антидепрессант и не парься. На мой вкус, такой культ счастья слишком похож на наркотик.
Счастье за глухим забором
Счастье статично, оно слишком зависит от внешних событий — и потому носит временный характер по самой своей природе. Такое «счастье» во многом строится на страхе потери. «Только бы все было не хуже, чем вчера». Это как привычка к комфорту – жить в определенной зоне и не высовываться или пытаться не обращать внимания на то, что вокруг. Так, богатые люди у нас строят высокие и глухие заборы и стараются не спускаться в метро и жить в особой среде, окруженной охранниками, не замечая окружающих. Такое счастье за забором возможно только ценой потери: нужно изолировать себя от мирового зла, от половины своих переживаний, от дурных воспоминаний и неприятных людей – и конечно, никогда не думать о смерти.
Кроме того, даже при полном внешнем благополучии у живых людей неизбежны кризисы – хотя бы кризис скуки и бессмысленности. Хотя никто не назовет кризис счастьем, это свойство всего, что живет и развивается. Мы так устроены: без кризисов не происходит обновления. Попытка удержать все, «как было вчера», обречена на неудачу. Это особенно заметно в отношениях между людьми.Скажем, если я попытаюсь навсегда законсервировать первое чувство влюбленности, мне неизбежно придется констатировать, что оно кончилось. Это программирует крах отношений и тормозит их развитие.
Такое «счастье» слишком похоже на бегство, а потому его недостаточно. Это не полнота жизни. Тут нет места для приключений, смелости, риска и готовности нести потери. Тут нет открытости миру и даже нет желания делиться – если я отдам часть своих благ другим, мне «счастья» останется меньше. И потому смею думать, что предназначение человека лучше описывает другой термин. Это то, что не так сильно зависит от внешних событий и не предполагает закрытости и строительства заборов; это то, что ближе к полноте жизни. Это называется словом «радость» — не как эмоция (иначе слова апостола Павла «всегда радуйтесь» были бы бессмыслицей, потому что чувства всегда мимолетны), а как позиция. Радость ближе к стрессу, чем к блаженству после обеда, это вызов, свобода и движение. Радость не бывает «точно такой же, как вчера», она всегда новая. Бывает «старая печаль» или «привычная скорбь» — но не радость, в которой есть новизна жизни. Даже большая жертва может приносить человеку радость, хотя вряд ли она приносит «счастье».
Радость посреди боли
Больше двадцати лет я встречаюсь с умственно отсталыми людьми. В них самих и в их семьях всегда живет великая боль. Когда-то родители с нетерпением ожидали ребенка, а потом открыли, что он не такой. Врачи настойчиво предлагали его «оставить» — чтобы он не мешал счастью родителей. Затем многих матерей, не отказавшихся от особого ребенка, оставили мужья. С этим ребенком тебе нигде не рады: от детской площадки до музея, кафе или (нередко) храма. Только глупец скажет: как здорово, что на свет появляются, скажем, дети с синдромом Дауна. Но, общаясь с такими людьми, ты делаешь удивительное открытие: они способны приносить особую радость. И ты начинаешь понимать, что боль и радость могут существовать вместе, даже одновременно. Они не исключают друг друга, хотя многим кажется, что это не так, что тут есть только «или-или». Но это не так. Скажем, я не раз встречал людей, которые способны шутить на похоронах близкого. Не из попытки отстраниться от трагедии, не из цинизма и не из дурного христианского оптимизма (типа «смерти нет»), а потому что нормальный человек переживает все вместе и знает, что при подлинной скорби не обязательно надевать траурное выражение лица, в котором больше социальных «правил хорошего тона», чем правды.
И затем можно понять еще один, даже более удивительный секрет: именно открытость к боли открывает тебя и для радости. Так и память о смерти может не убивать, а обострять радость от встреч, книг и событий жизни – именно потому, что они могут оказаться последними. А общение с бедными, которым уже нечего терять, парадоксальным образом учит радоваться жизни. Тут чем больше страдания, тем больше утешения. И наоборот – попытайся исключить из восприятия полюс скорби и тьмы — и там останется слишком мало места для радости на фоне бегства от всего плохого и заботы «как бы чего не случилось».
Загадка радости
Вот как я понимаю христианскую психологию полноты жизни за пределами оптимизма и пессимизма: нужно больше переживать оба полюса – и боли, и радости. Если я не боюсь терять и не хочу защищаться от неприятного, я в большей мере доступен и радости тоже. Отчасти это понятно: настоящий свет сияет ярче на фоне мрака. Наша жизнь, извне и изнутри, неизбежно несет с собой боль. В конце концов, мы живем в несовершенном мире, где много зла – в том числе в нас самих. И можно не бояться смотреть на зло вокруг себя и в себе, а одновременно видеть больше проблесков Царства уже сейчас. Свет важнее мрака, но на его фоне мрак становится вопиюще черным, однако и свет во тьме сияет ярче. А зацикленность на «счастье» — это попытка создать нечто серое и среднее. Радость — это не дешевый оптимизм с вечно приклеенным ко рту «смайликом», это и не мрачный мазохизм с культом страдания ради страдания, но нечто третье. Смею думать, это ближе к вере в Воскресение, на пути которого стоит Крест.
И конечно, даже если теоретически это звучит красиво, на практике это не дешевая радость: в нее входит согласие терпеть боль. Но она прекраснее, надежнее и больше «счастья».
Михаил Завалов, журнал «Нескучный сад»