Вопрос о переводе православного богослужения на русский язык в последнее время обсуждается особенно энергично. Приход в храмы сотен тысяч новых прихожан, выросших вне церковной традиции, действительно создает определенные проблемы. Выстоять долгую православную службу, не понимая, что происходит и о чем речь, довольно сложно, а для многих мучительно. Некоторых это настолько пугает и отталкивает, что едва лишь приоткрыв дверь к спасению, они захлопывают ее и больше не предпринимают попыток.
Что же мешает, в самом деле, взять и перевести все богослужебные тексты на простой и понятный каждому русский язык, облегчив тем самым путь к Богу тысячам своих соотечественников?
Говорят же баптисты: «Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день» (А.В.Карев. О молитве. «Избранные статьи» Изд. Всесоюзного совета евангельских христиан-баптистов. М., 1977)… «Насущный» — это, впрочем, тоже по-славянски. Если уж быть последовательным, надо бы говорить «Хлеб наш питательный…»
Самый яростный противник «архаики» и «славянщины», на практике сравнив оригинал с переводом, не может не согласиться, что смысл при переводе искажается и поэзия из текста уходит.
«Промысел Божий» — совсем не то, что «Божий план», который так любят американские протестанты. «Камо грядеши?» и «куда идешь?» — не взаимозаменяемы, и едва ли русский вариант вдохновил бы знаменитого романиста в качестве заглавия его не менее знаменитого романа.
Но оставим на время сравнения и объяснения и рассмотрим внимательно само требование: откуда оно берется и насколько оно оправдано?
Когда ребенок впервые приходит в храм, ему все ново и непонятно. Возмущает ли это его? Устрашает? Нет, скорее внушает почтение. И уж конечно вызывает любопытство.
Что делает ребенок? Он наблюдает, задает вопросы, пытается постепенно понять происходящее. Ловит в потоке знакомые слова — и радуется узнаванию. Меньше всего он чувствует себя ущемленным.
Когда в храм впервые приходит взрослый, он в таком же положении. Ему не только язык — ему ВСЕ непонятно. И многие реагируют так же, как дети, то есть нормально загораются желанием понять — и постепенно, шаг за шагом, двигаются к своей цели.
Когда на этом пути они обнаруживают все новые тайны и понимают, что познанию не будет конца, это их пугает. Потому что скоро выясняется, что это именно то дело, для которого мы, собственно, и предназначены. Именно труд богопознания составляет смысл и ради нашей жизни, а все остальные занятия служат лишь для того, чтобы жизнь не прерывалась и процесс познания продолжался.
Можно сетовать на то, что какой-то вспомогательный процесс, служащий для поддержания жизни, слишком сложен и громоздок, и ратовать за его упрощение в целях экономии драгоценного времени. Зачем, к примеру, так усложнять процесс питания, когда все, что нужно человеку, это хлеб, чистая вода или молоко? Кров и одежда — такие простые вещи, к чему вся эта колоссальная индустрия со всей этой химией и рекламой?
Но именно тут почему-то никто не жалуется на трудности, на необходимость просматривать модные журналы и каталоги, на мучительность выбора из сотен видов косметики и десятков стиральных порошков. Казалось бы, вот где упрощать-то!..
Но, вроде бы, никто не собирается.
Мы все норовим экономить на главном. Восприняв его как урок, от которого надо поскорее отделаться. И потому все непонятное возмущает и раздражает. Мало того, что предмет трудный, так еще и говорят не по-нашему.
Установка считать нормой тот язык, на котором именно мы, именно сегодня, именно в быту говорим — такая установка может далеко завести. Давайте заодно «Войну и мир» перепишем — зачем они в салонах по-французски говорят? Пусть говорят по-нашему.
Давайте начнем потихоньку классику на «феню» переводить — конкретно для нужд воров в законе, чтоб им было понятнее. Стихи тоже лучше прозой переложить — ведь в жизни никто стихами не говорит.
Но позвольте, церковно-славянский язык для русских — не чужой и не иностранный. За тысячу лет православия он стал органичной частью русского литературного языка, а именно — его наиболее «высоким» пластом. Не только лексика, на даже грамматика его используется для создания особо возвышенного, поэтического текста. «И жало МУДРЫЯ змеи в УСТА замершие мои вложил ДЕСНИЦЕЮ кровавой».
В тех же пушкинских стихах, написанных вообще «высоким штилем», глас Бога все же выделяется: «ВОССТАНЬ, пророк, и ВИЖДЬ, и ВНЕМЛИ…».
Бог говорит с ним по-славянски! Это было очевидно для Пушкина. Это очевидно и для нас. Для нашего культурного сознания Бог, говорящий тем же языком, что наш сосед, просто невозможен.
Веками русские люди приобщались к православию в детстве, и язык церковной службы они постигали почти одновременно с бытовым, разговорным. Это было просто еще одно измерение того же языка. Там была своя грамматика — другие падежи и формы глаголов. Это никого не смущало, как не смущало и то, что язык их местности отличался от языка другой местности — тоже русского — и очень сильно отличался от языка, на котором говорила образованная публика и писались романы.
В то же время православные миссионеры — просветители неславянских народов России — не навязывали им церковнославянского языка и прилежно переводили Священное Писание на национальные языки иногда прежде бесписьменных народов.
Точно так же сегодня православные миссионеры где-нибудь в Африке или странах Карибского бассейна учат и проповедуют на тамошних национальных языках и переводят все богослужебные тексты, все псалмы, тропари и кондаки на языки каких-нибудь черных племен. И это представляется естественным.
Быть может, и в России придется пойти по тому же пути? Все к тому клонится. Многие православные уже «сдались» и считают, что именно так и надо делать. Степень дикости и язычества примерно та же. Об этом нередко приходится слышать как раз от людей, которые много сил отдают миссионерской работе в России. Вероятно, они правы — если речь идет о миссионерстве. Тут действительно главное — понятно объяснить и довести до порога. Но там, за порогом, действуют свои законы. Там — вотчина православия, которое, слава Богу, за тысячу лет своего существования среди дикости и язычества, среди ересей и шатаний, не поддалось соблазну «адаптации», не пошло на поводу у невежества.
Ах, если бы только постижение церковнославянского языка было главной трудностью на пути к спасению! Уж мы бы как-нибудь, с Божьей помощью, мы бы все с этим справились…
Наталья Коршунова
О том, что такое церковно-славянский язык, о его исторической судьбе и миссии рассказывает Владимир КИРИЛЛИН, кандидат филологических наук,
преподаватель Московской духовной академии и семинарии.
— Церковно-славянский язык возник во времена святых Кирилла и Мефодия — просветителей славян — в значительной мере как результат их переводческой деятельности. На этом языке никто никогда не разговаривал, он изначально был предназначен для церкви, богослужения.
С распространением среди славянских племен христианства и книжности язык этот все же претерпевал изменения под воздействием живых языков. Появились его западная, южная и, позднее, восточная разновидности. При переписывании книг писцы зачастую заменяли самые необычные слова на более понятные. Так что язык этот не был совершенно застывшим, он по-своему развивался.
Когда на смену переписчикам пришел печатный станок, этот стихийный процесс прекратился. Но почти сразу встал вопрос исправления и редактирования текстов. Архаизмы и уцелевшие грецизмы надо было заменять более понятными словами. Но задача «перевода на русский» не ставилась никогда. Все исправления производились средствами того же церковнославянского языка, достаточно богатого и гибкого. Сам текст от этого не страдал — с точки зрения стилистики, ассоциативности, богословского смысла»
— А сейчас не планируются такого рода реформы?
— Во всяком случае создана богослужебная комиссия, и при ней есть группа, которая призвана заниматься пересмотром богослужебных текстов и, по возможности, их облегчением. Как эта работа будет протекать, к каким результатам приведет — сказать затрудняюсь.
Здесь еще нужно иметь в виду, что эти тексты первоначально создавались на греческом. Поэтому если уж переводить, скажем, на русский — то непосредственно с языка оригинала, а не со славянского перевода. Для этого нужен огромный талант переводчика, глубокое знание греческого языка, причем языка времен создания того или другого текста — а их разделяют века. Нужно окунуться в эту стихию, чтобы сколько-нибудь адекватно передать поэтику текстов. То есть, кроме огромной эрудиции потребуется еще поэтическое дарование и, если хотите, вдохновение божественное.
— Но, кажется, опыт обращение к греческим тестам уже был — и плохо кончился.
— В 17 веке, при Алексее Михайловиче и патриархе Никоне, действительно была проведена церковная реформа с исправлением богослужебных текстов по греческим подлинникам. Противники реформы не были, собственно говоря, противниками исправления книг. Они лишь настаивали на исправлении по древним славянским текстам. В итоге формальные расхождения оказались не столь уж велики, но они повлекли за собой череду трагических событий, на сотни лет раскололи целый народ на два враждующих лагеря. Так что с исправлениями вообще надо поосторожнее.
— А как вы относитесь к чтению по-русски Евангелия и Апостола?
— Действительно, такое практикуется в некоторых приходских храмах. Тут нет никакого серьезного нарушения того замысла, с которым Христос пришел в мир. Благовестие было предназначено для распространения на всех языках мира. Хотя язык и здесь создает определенный настрой.
Тем, кто впервые слышит эти тексты, русский язык конечно помогает легче постичь суть. Все дело в этом. Сейчас как никогда много таких людей, которые действительно впервые это слышат. Для тех, кто с текстами знаком, славянский язык, как правило, не представляет никаких затруднений. Плохое, невнятное чтение больше мешает понимать.
На самом деле этот язык вовсе не так непонятен. Огромное количество слов и оборотов вошли в литературный русский язык. Достаточно просто быть начитанным человеком…
Думаю, что для православных славян сохранение службы в том виде, как она существует, скорее благо — это то, что их объединяет и связывает.
— Католическая церковь когда-то вынуждена была отказаться от проведения служб только на латыни.
— Западная церковь развивалась на территории, где проживало множество разноязыких народов. Латынь не столько объединяла их, сколько отделяла церковь от собственно народа, который латыни не знал и не понимал.
У славян другая ситуация. В период появления переводов Кирилла и Мефодия сами славянские языки еще не так сильно разошлись, чтобы их носители не понимали друг друга. А общий язык церковной службы как бы удерживал и сохранял эту возможность понимания. Как ни далеки они сейчас, но зайди в православный храм — и почти все поймешь. С Богом мы говорим на одном языке.
Этого не случилось в Западной церкви. Со временем они пришли к необходимости перевести богослужение на национальные языки. В результате возникло несколько несхожих между собой литургических языков. Если они с этого начали, то есть, если бы Церковь начала просвещение этих народов сразу с создания литургических языков, близких к национальным — возможная их история была бы другой, литература была бы богаче.
Заметьте, что итальянская, французская национальная литературы, тем более английская возникли довольно поздно. Славянская же литература известна уже с 9 века, и это результат создания литературно-литургического языка. На нем не только служба велась, но и жития святых писались, и летописи, исторические сочинения, повести. Он был фактором формирования национальных культур.
— Но и католики ведь могли сказать: ничего, пусть потрудятся, выучат латынь — и говорят с богом на прекрасном возвышенном языке.
— Некоторые трудятся. Как вы знаете, месса на латинском языке тоже служится — и многие ходят. Выучить язык никому не вредно. Но в то время это было нереально — кто бы учил всю эту массу народа и как?
У нас сейчас, наверное, такое же положение. Войти в православную культуру за месяц катехизации, или даже за год невозможно. А в некоторых храмах ведь и того нет. Пришел, крестился — и живи как знаешь. В такой ситуации задача священника очень трудна, он должен всю эту массу новопришедших как-то воцерковлять, учить. Они сейчас страшно перегружены, а вообще-то должны бы и проповедовать (это уж только по-русски) и тексты толковать, и смысл праздника объяснять.
Есть еще одна сторона их работы, которая тоже сегодня оставлена без внимания — артистическая. Если бы тексты читались и пелись отчетливо, громко, с хорошей дикцией, с правильной расстановкой акцентов — так и перевода надо. Это необходимейший профессиональный навык, которым священники, к сожалению, не владеют. Из-за этого богослужение много теряет. Даже люди, хорошо знающие тексты, иной раз не могут угадать, что там батюшка сейчас произносит.
Существуют, конечно, формы богослужебных текстов, сами по себе трудные для восприятия. Прежде всего это каноны — древняя поэтическая форма, имеющая тонкую и насыщенную внутреннюю структуру. Понятно, что при переводе эти формы частично были утрачены, в какой-то мере воспроизведены буквально, вплоть до того, что порядок слов оставлен греческий (это при том, что и в подлиннике смысл уловить не легко). Требуется большое искусство чтеца, чтобы этот текст донести до верующего.
Но и от слушателя требуется встречное усилие: когда собираешься в церковь и знаешь, что там в этот день будут читать такой-то канон — ну возьми его, почитай, попробуй разобраться. Конечно, необходимо издавать достаточными тиражами толковые богослужебные книги, в которых дается славянский текст, его русский перевод и комментарий, очень углубленный. Там есть несколько уровней смысла, и все их необходимо постичь.
— Как же это сделать?
— Трудиться. Читать Священное писание, знакомиться с церковной историей: не только внешней — соборами, расколами — но и той глубинной, что совершалась в деяниях подвижников Церкви. Нам есть чему у них поучиться. Не только их праведности, их подвигам, но и их отношению, скажем, к Священной истории. Для них она никогда не кончалась. История — это то, что происходит здесь и сейчас, между мной и Богом. Так ощущает себя настоящий христианин.
Известны молитвы, составленные не на церковнославянском, а именно на русском языке (их авторы, кстати, и не помышляли о переводе на русский церковного богослужения). Образцом такой молитвы является замечательная Молитва оптинских старцев:
Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получил известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все — святая воля Твоя.
Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой.
Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая.
Господи, дай мне силы перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь.
По материалам журнала «Фома»