Свернув из большой комнаты, я брела длинным коридором от кухни до прихожей, где возмущенно свистел звонок. Брела медленно, надеясь, что звонивший догадается, что никого нет, и уйдет. Был редкий, редчайший день, когда никого не было. Драгоценные мгновения одиночества, поскольку мама работала дома — сестры и брат были еще малы, чтобы их оставлять без присмотра. Значит, когда бы я ни вернулась из школы, в квартире всегда кто-то был. А сегодня не было.
Но по ту сторону явно знали, что я никуда не делась. Я открыла дверь: там стоял Алеша Старостин с букетом цветов. Кажется, тюльпанов.
— Поздравляю тебя с женским днем, — заорал он, радостно улыбаясь откуда-то почти из-под люстры.
— Не ори, уши в трубочку свернутся, — прошипела я, отлично зная, что он тише не разговаривает, просто не умеет. Голос его был таким же «здоровенным», как и он сам. Для подростка я была немаленькой, но друг детства к 16 годам вымахал настолько, что казался просто великаном: помню его огромные руки, такие здоровенные и неуклюжие, что он постоянно что-то ломал, чуть ли не под потолком вилась грива русых волос, там же находились громогласные голос и улыбка. Постоянная улыбка.
Презрительно поджала губы, взяв букет, потащила его почти что по полу, демонстрируя свое отношение к подарку. В свои 14 я уже несколько лет знала, что 8 марта — ужасный, неприличный, советский праздник. День эмансипе, феминисток, революционных теток —подружек Розы Люксембург и Клары Цеткин, бьющихся за свободу абортов (что такое аборты мне при этом было неведомо). Все это я выговаривала Алеше и по дороге обратно в гостиную, и пока пристраивала на буфете букет из пяти цветков в мамину вазу, предварительно испепелив его взглядом: выкинуть, что ли?
Алеша был ужасно расстроен, так выглядел бы ребенок, которого я ударила из желания посмотреть, насколько громко и горько тот способен плакать. Но даже грустным он не переставал улыбаться. Признался, что идея не его, это мама сказала поздравить настоящих подруг детства — ведь девушкам надо доставлять радость. И неважно, что день советский, главное, что праздник девичий, а другого нет. И вообще, можно просто считать, что это цветы весной. Конечно, я стояла на своем. Он взял второй букет, долго сопел в прихожей, обуваясь. Ждал, что я выйду, передумаю: я демонстративно закрылась в комнате. Грустно потащился к нашей общей подруге…
35 лет назад (это случилось именно тогда) цветов на праздник было не достать. Как и почти все остальное в нашей жизни, они принадлежали к почетной касте под названием «дефицит». Не стояли у метро бабушки с астрами, пионами и ромашками «с грядки», герберы и тюльпаны не привозили тоннами из Голландии, не было подмосковных плантаций роз, не существовало частных компаний, магазинов — только государственные, и тех крайне мало. Даже на нашей улице в центре Москвы, где было целых два цветочных магазина, в лучшем случае продавались красные гвоздики, совсем редко розы.
Тюльпанов я не видела никогда — как, откуда он мог их взять? Тем более купить два букета. Для их семьи, где не было отца, покупка двух букетов скорее всего была весьма ощутимой для скромного бюджета. Но разве такие мелочи могли беспокоить меня? Куда важнее был праведный гнев по случаю явления друга в ужасный советский праздник.
Через некоторое время, совсем скоро, мы узнали, что Алеша лежит на Каширке. У него были какие-то ужасные родинки на ножках… И диагноз — рак крови. Потом его не стало. Весной. В марте.
Вспоминая те тюльпаны, я думаю, какой была дурой, что не доставила ему маленькой радости. Мне ничего не стоило сказать другу, что я рада цветам (тем более, что я действительно была рада им). Сказать что-то хорошее, поблагодарить. А теперь я сколько угодно могу наслаждаться одиночеством от друга.
Можно попробовать оправдаться подростковой жесткостью.
Можно ответить тепло тем, кто сегодня искренне поздравляет меня с наступлением весны. Другого марта может не случиться.
Автор: Мария Свешникова