«Мы освящаем разного рода инфраструктуру ― жилищную, производственную, даже военную ― но не освящаем людей». Протоиерей Георгий Митрофанов об ошибках и перспективах миссии в Русской Православной Церкви.

Протоиерей Георгий Митрофанов

― Слово «миссия» имеет много значений, в каких только контекстах его не используют. Что для Вас означает это понятие?

― Понятие миссии многогранно. Я могу говорить о миссии в контексте того служения, которое осуществляю сам, будучи священником и преподавателем. Или же в контексте той исторической миссионерской традиции Русской Православной Церкви, которую я представляю, занимаясь изучением русской церковной истории. Тут нужно определиться, какой аспект Вас интересует.

― Давайте поговорим о миссионерской традиции Русской Православной Церкви.

― Надо признать, что исторически мы не отличались особым энтузиазмом в плане миссионерской деятельности. И это было не случайно. Древняя Русь приняла православную веру из Византии ― страны, вместившей в своей истории практически двухтысячелетнюю традицию культурной преемственности ― античную, языческую, культуру, затем обогащенную эллинизмом, а позже просвещенную христианством. Древняя же Русь представляла собой бесписьменную страну, с довольно примитивным языческим культом, где не было ни значительного унифицированного богослужения, ни профессиональной касты жрецов, ни письменно зафиксированного учения, ни даже мифологического предания. Шаманизм – вот что представляла собой религия древних славян. И, конечно, представить, что они могли быстро и глубоко воспринять сложнейшую духовную и культурную традицию Византии ― не приходится.

В самой же Византии главным центром миссионерской, просветительской деятельности, главной формой сохранения и передачи духовной традиции был храм и храмовое богослужение. Службы в храме совершалась на греческом ― знакомом и понятном многим византийцам языке. Поэтому с византийской точки зрения устроение храма и совершение там богослужения и являлось главной универсальной формой миссионерства. Есть храм, совершается там служба, желательно на местном языке ― этого достаточно.

В этом и заключалась главная проблема. Получив сложное, трудно воспринимаемое богослужение на полу понятном церковнославянском языке, Древняя Русь приняла византийскую парадигму, что полнота веры сохраняется в литургической традиции, таинстве богослужения. Знаешь и понимаешь богослужение ― автоматически приобщишься к полноте церковного предания.

Поэтому долгое время вся миссионерская деятельность ограничивалась лишь построением храмов, организацией там богослужения и подготовкой кадров священнослужителей. А делать это было в принципе несложно.

Дети священников с детства росли в храмах. И даже будучи не грамотными, они просто запоминали наизусть то, что читал их отец во время богослужения. Таким образом, они усваивали внешнюю богослужебную деятельность и готовы были ее продолжать, по существу не понимая, что делают. Толком не зная ни Евангелия, ни трудов Святых Отцов.

И если в Западной Европе прежде, чем стать священником, необходимо было учиться, изучать латинский язык, то в Древней Руси такой необходимости не было никогда: освой грамоту и читай богослужебные тексты. Представления о нашей вере черпались по фрагментам святоотеческих произведений и богослужебных книг. А богослужение больше переживалось сердцем, чем воспринималось сознанием. Это всё ограничивало кругозор духовенства, отучало их от миссионерской деятельности и в итоге мешало формировать христиански мотивированное мировоззрение.

― Если посмотреть на историю Русской Православной Церкви, есть ли имена, когда можно сказать, что эти священники, святители были миссионерами?

― Храм стал первоначальным местом средоточия церковной жизни. Строительство храмов вместе с началом совершения там богослужения казались гарантией того, что люди вокруг пребывающие и приходящие будут сами собой воцерковляться.

Русь крещена, но не просвещена ― эти слова, приписываемые то Достоевскому, то Лескову, оставались апофеозом нашей жизни. Христианство распространялось в Древней Руси на огромных пространствах довольно быстро и без особого сопротивления. Связано это было не столько с предугатованностью души славяно-фино-угорских племен к принятию христианства, сколько с тем, что их языческие верования довольно органично сочетались с православной верой, принимаемой ими чисто внешне, с обрядно-ритуалистической стороны. Двоеверие на многие века станет проблемой нашей церковной жизни. Вот почему в начале 20 века такие архаичные сибирские народы как тунгусы, нынешние эвенки, якуты, носящие уже русские, христианские имена и фамилии, соприкасались со священником подчас только несколько раз в жизни: во время крещения, венчания, отпевания и крайне редких причащений. Гораздо чаще в их жизни присутствовал родной для них шаман. Точно также, как и разного рода колдуньи, знахарки сопровождали русских крестьян.

Кроме того, в Российской империи любой ребенок, рожденный в смешенном браке православного и инославного человека, формально становился православным христианином. Это опять-таки говорило о том, что в русском сознании церковная жизнь воспринимались как набор внешних церковных обрядов, которые во всей полноте совершаются в храме, но могут иногда совершатся и вне храма, а иногда даже без участия священника. При этом отсутствовало знание Священного Писания, Святых Отцов и более популярной агиографической литературы. Только богослужение. Но для понимания богослужебных текстов нужно иметь определенную богословскую подготовку. А до 18 века священнослужители у нас не учились вообще и были убеждены, что никакие иные формы, кроме богослужения, даже проповедь, не имеют особого значения.

Поэтому речь могла идти исключительно о поверхностном восприятии очень сложной, яркой, глубоко воздействующей на чувства русских людей, православной литургической традиции. И этим все ограничивалось. Слова послов князя Владимира в константинопольской Софии «мы не могли понять на небе или на земле», стали, к сожалению, приговором Русской Православной Церкви. Небо для русских крестьян ограничивалось храмом, а земля превращалась подчас скорее в подобие ада. Потому что христианские ценности практически никак не влияли на повседневную общественную, хозяйственную и даже бытовую жизнь русского православного крестьянина.

Стефан Пермский, например, пошел по пути Кирилла и Мефодия. Огромными усилиями он создал для коми-пермяков богослужение на их языке. И довольно быстро оно сошло на нет. Ибо тот язык не вмещал в себе полноту церковного вероучения.

― Когда пришла перестройка, рухнули устои тоталитарного общества, что-то в миссионерской жизни церкви изменилось? И как Вы оцениваете ситуацию сегодня? Есть ли у миссии перспектива?

― Я всегда говорю, что советский период в русской истории возник не случайно. Пытаясь уничтожить традиционные национальные достоинства человека, одновременно культивировались его традиционные национальные недостатки. Получилась дьявольская пародия на русского человека. Эту пародию значительная часть нашего народа приняла. А тот, кто не принял, был обречен либо погибнуть, либо оказаться на периферии жизни. Это случилось и с Церковью.

Сначала ее пытались уничтожить физически. И привили остававшемуся немногочисленному духовенству такую прививку страха, что они готовы были выполнять все требования власти, лишь бы только осталось хоть несколько действующих храмов, в которых можно продолжать совершать богослужение. Иные формы деятельности жестко пресекались. Подчас даже причащение на дому, крещение в больнице, отпевание в морге было запрещено. Как запрещена была и проповедь без предварительного согласования текста с уполномоченным по делам религии. Кроме того, любой православный священник находился под дамокловым мечом, если не ареста, то перспективы оказаться под запретом, за штатом.

И вот мы неожиданно вернулись к тому, с чего начали. Этот советский период сформировал тип священнослужителя (они были разные: умные и глупые, просвещенные и менее просвещенные, добрые и злые), чья пастырская жизнь сводилась к совершению богослужения. Люди сформировались в ощущении того, что единственное полномочие священника ― совершать богослужение, крестить и венчать без катехизации.

И вот когда все ограничения были сняты, мы не сделали самого главного ― мы не распознали эту иллюзию о том, что весь советский период русский человек оставался человеком православным, просто ему некуда было пойти и проявить свою веру, негде помолиться, негде в монахи постричься, ― давайте восстановим эту внешнюю инфраструктуру и русский человек наполнит храмы и монастыри. А народ наш оказался расцерковленным. Да, как выяснилось, он и не был очень-то воцерковленным. Слишком уж быстро руками православных по крещению христиан была уничтожена Церковь. А те, кто был готов отстаивать Ее, погибли в первую очередь.

В тяжелое для страны время мы строили храмы и монастыри, не задумываясь о том, что некому будет со временем их наполнить. Готовы были любого вчерашнего токаря, пекаря, тракториста, шахтера рукоположить в священный сан и дать ему возможность не скажу совершать службы, но махать кадилом. Нам казалось этого достаточно.

И сегодня мы по-прежнему продолжаем строить. Нам как будто нечего сказать современникам, кроме как: «Приходи в храм, жертвуй, молись, постись и всё тебе приложится». А если чего-то недостает, то пригласи нас и мы окропим святой водой, помажем святым елеем. Такие духовные дезинфекторы. А ведь это настоящий магизм. Мы освящаем разного рода инфраструктуру ― жилищную, производственную, даже военную ― но не освящаем людей.

И это возвращение к ложному представлению миссии ― через богослужение и храм ― которое веками мешало развиться подлинной миссии. Пока у нас хватает сил этим держаться. Но вот уже многие строящиеся храмы невозможно закончить. А многие построенные невозможно содержать. Мы не понимаем, что Церковь ― это не здание, а люди. И для нас «Церковь» синоним посещению храма. В храм можно прийти или уйти. В Церкви можно или быть постоянно, или не быть вообще.

Поэтому, хотя и очень запоздало, мы поднимаем вопросы о необходимости катехизации, миссионерства. Хотя в наших условиях нет ничего хуже для живой деятельности, чем обязаловка. Симулякр ― слово, которое символизирует многое в нашей жизни, в том числе жизни церковной. Отчитаться количеством крещеных нехристей и венчаных блудников. Я говорю так резко, потому что священник сегодня, к несчастью, не озабочен духовным состоянием тех, кого он крестит и венчает, их близких. И чтобы поддержать свое существование освящает всё, что угодно, кроме человека, которого прежде чем освятить, нужно просветить.

Девяностые и нулевые годы оказались периодом упущенных возможностей. Мы часто говорим о том, что сорок лет иудейский народ водили по пустыне. Можно сказать, что с 88-89 гг. началось наше освобождение из Египетского плена. Остается подождать еще лет десять. Хотя прошедшие 30 не вселяют в меня особенного энтузиазма. Боюсь, что в отличие от богоизбранного народа, пробродив 40 лет по пустыне, мы снова вернемся в Египетский плен, который будет называться «православный русский мир».

― Если картина такая грустная, что Вам помогает совершать служение дальше, встречаясь с большим количеством несправедливости, глупости внутри церковной системы? Вы ведь не заставляете себя идти в алтарь ― это то, чем Вы живете…

― Ощущение того, что я служу Церкви Христовой.

На презентации моей книги «Русская Православная Церковь на историческом перепутье XX века» я сказал, что уже перестал волноваться о судьбе моей страны, тем более горевать по поводу Советского Союза и даже любимой моей Российской империи. Меня сейчас волнует только одно ― останется ли Церковь Христова Церковью Христовой.

Я служу в основном по воскресениям и большим праздникам и читаю прежде всего воскресные Евангелия, в них я ощущаю опору для себя ― опору христианскую, Евангельскую. Я служу литургию в радости. У меня практически нет молебнов, крестных ходов, паломнических путешествий. Вообще я не люблю правильно славить Христа. Я просто хочу быть с Ним и попытаться помочь Ему. А славят Его пускай другие. Тем более мне совершенно очевидно, что Евангельский Христос менее всего нуждался в славословии, не ждал и пресекал это. А в выразительном эпизоде, когда накануне смерти Христа помазали святым миром, было сказано, на мой взгляд самое главное ― вы тогда будете озабочены тем, как Меня прославить, умастить, умаслить, когда вдруг почувствуете, что остаетесь одни, без Меня. Вот постоянное, беспрерывное «славленье» Бога означает для меня одно ― те, кто Его славят, уже Его не чувствуют, потеряли Его. А тот, кто подчас не имеет времени и сил, потому что тратит их, чтобы жить по-христиански ― как раз и продолжает Его дело. Вот это для меня единственный ответ на ваш вопрос.

Беседовал: Руслан Яроцкий